Творцы апокрифов - Страница 49

— Френсис, не слушай эту женщину, — из дверей, как обычно, не вышел, но вывалился Мак-Лауд, — и всегда помни, что Господь создал ирландцев, а ирландцы придумали скаредность, чтобы поменьше платить и побольше получать… Кто-нибудь из вас знает иной путь, чем пылить вслед за всей этой толпой?

— Я знаю, — мрачно сказала мистрисс Уэстмор. — Через холмы, по виноградникам. К вашему сведению, мне не жаль денег, но я считаю, что помощь неимущим всегда достойна похвалы. Однако помощь в первую очередь разумная и зависящая от собственных средств. Вы можете об этом не задумываться, но мы, люди кошелька, обязаны никогда не забывать.

Пристыженный Франческо лишь молча кивнул и уставился себе под ноги. Гай понятия не имел, что произошло между этой парочкой весной в Руане, но решил, что мистрисс Изабель порой чрезмерно жестока в словах, хотя говорит совершенно правильные вещи.

Предмет краткого спора тем временем спрыгнул со своего насеста, в несколько стремительных шагов пересек двор — постояльцы шарахались от него, как от ходячей напасти — и замер неподалеку от крыльца и четверки путников. Мистрисс Изабель сдавленно пискнула и предпочла подняться по ступенькам к спасительной двери гостиницы. Странный тип по имени Лоррейн уставился на притихшую компанию бесстрастными серыми глазами, больше напоминавшими пару тусклых галечных камешков, и какое-то время молча изучал их, так что Гай почувствовал некое беспокойство. Он уже собирался прикрикнуть на этого непонятного и пугающего человека, когда в дворовом гвалте отчетливо прозвучал хрипловатый голос:

— Псам, кто охраняют вход в башню, брось кость и скажи: lapis exillis.

— Чего? — глуповато переспросил сэр Гисборн, но Лоррейн уже успел метнуться в сторону, ловко юркнул под брюхо проходившей мимо лошади и бегом устремился к распахнутым настежь воротам, толкнув кого-то по дороге и не слушая несущихся вслед возмущенных криков. — Что он сказал?

— Вот с ним всегда так: брякнет какую-нибудь ерунду и смоется, — сообщил бессовестно подслушивавший служка. — Или начнет разглагольствовать, что твой пророк. Попадется он когда-нибудь монахам и упрячут его за решетку, помяните мое слово!

— Папаша Тардье идет, — как бы невзначай проронила Изабель, пристально вглядываясь в дальний конец двора. Парень немедленно вспомнил о порученном ему неотложном деле и торопливо потрусил к дверям кухни.

— Какая башня, какие псы? — с легким удивлением спросил Мак-Лауд. — И сделайте милость, переведите эту латинскую заумь на человеческий язык!

— Lapis exillis означает «камень, упавший с неба», — растерянно сказал Франческо. — Или «камень, привезенный из изгнания» либо же «камень изгнанников». Но в таком случае больше подходит слово «скрижаль» — «Скрижаль изгнанников». Монна Изабелла, что все это означает?

— Ровным счетом ничего, — девушка пренебрежительно дернула плечом. — Этот несчастный, как я поняла, не в ладах с собственным разумом. Какой смысл искать толк в словах безумца?

Она спустилась с крыльца и пошла через вытоптанный пыльный двор к конюшне, слегка склонившись набок под тяжестью мешка, но высоко держа голову и полностью сознавая свою правоту. Троим ее спутникам ничего не оставалось, как последовать за ней, самостоятельно размышляя над загадочными словами.

Интермедия

Где кесарь Византии разговаривает с почтительным визитером

Андронику, пятому императору, подаренному Византии буйным и неукротимым семейством Комнинов, как уже упоминалось, недавно сравнялось семьдесят лет. Срок жизни праведного, согласно Библии, исчисляется девятью десятками весен, и втайне базилевс надеялся когда-нибудь справить и свое девяностолетие.

Из семидесяти минувших лет почти сорок пять были отданы глухой, незатухающей войне с собственным двоюродным братом Мануилом. Наградой победителю стала бы сверкающая алмазами диадема правителя Империи, но Мануил оказался слишком умен и хитер, чтобы позволить предприимчивому сыну своего дяди Исаака одержать верх. Сорок пять долгих лет семейной вражды вместили все, могущее выпасть на долю человека — тюрьмы и побеги, горький хлеб и долгие дороги изгнанника, предательства и вынужденные раскаяния, победы в войнах, встречи и расставания… Разлук и поражений, если подсчитать, набиралось куда больше, но Андроник никогда не терял надежды.

Девять лет назад Мануил Комнин, всесильный император Византии, правивший сорок лет, породнившийся с занявшими берега Святой Земли франками и с ними же перессорившийся, наконец-то умер, оставив после себя малолетнего наследника Алексея и двух весьма решительных женщин, носивших одинаковое имя Мария: жену, прекрасную Марию Антиохийскую из рода франков-крестоносцев, ставшую регентшей; и дочь, Марию-кесариссу.

Еще два года ушли на заговоры и бунты против Марии-правительницы и Совета Палатия, призванного оказывать помощь базилиссе в решении государственных забот, а на деле всегда оказывавшегося на стороне того, кто оказывался сильнее или платил больше. Мария, тщетно пытаясь удержать ускользающую власть, сделала неверный ход и проиграла. Перед Андроником призывно распахнулись так долго стоявшие намертво запертыми Золотые ворота Второго Рима и поднялись бронзовые решетки неприступной Халкидии, преграждающей вход во дворец императоров.

После победы наступило время вознаграждать союзников и наказывать тех, кто не сообразил вовремя сделать правильный выбор. Несравненная Мария Антиохийская отправилась на плаху, ибо (если верить тексту приговора) налево и направо предавала ставшую ей второй родиной Византию сородичам-франкам. За ней последовали ее друзья, то ли из упрямства, то ли из глупости не пожелавшие принять руку базилевса и стать верными подданными. Алексей-наследник скончался от неведомой многоученым лекарям болезни. Загадочная и неизлечимая хворь в скором времени скосила и другую Марию, дочь Мануила. Кесарисса поддерживала все начинания Андроника, но обладала слишком настойчивым характером и могла стать опасной соперницей. Вкупе с ней к праотцам отправился ее муж, франкский рыцарь Ренье из знатной фамилии италийско-германских Монферратов.